Бах или ничто? О музыкальном творчестве митрополита Илариона (Алфеева)

Невозможно быть немножко композитором. Это все равно что быть немножко священником

Вышел диск с записью «Страстей по Матфею» епископа Илариона (Алфеева). Говорить о епископских «Страстях» как о музыкальном произведении можно, но неинтересно. Это поделка недоучки. Отчасти корявые стилизации под Баха или Моцарта — не потому, что они такие духовные, а просто что на слуху, под то и стилизуем. Отчасти честное богослужебное пение — в концертном зале, однако звучащее как напыщенная паралитургическая вампука, лопающаяся от сознания собственной духовности. Отчасти средний саундтрек.

Интереснее поговорить о некоторых околомузыкальных трендах. Петр Поспелов в связи с алфеевской премьерой тонко подмечал, что «люди ощущают потребность в искусстве неавторском». Похоже, что так. На этот же счет можно записать шумный успех оперы Александра Смелкова «Братья Карамазовы». (В порядке злословия: г-н Поспелов акцентировал выгодное и желаемое для себя, ведь он много лет держит ТПО «Композитор», посредством которого коллективно изготавливает вполне неавторские прикладные вещи и подает их как модный некомпозиторский тренд.)

Почему надо доверять произведению г-на Алфеева? Потому что он — еп. Иларион. Уже здесь вырисовывается противоречие с поспеловским тезисом о потребности в неавторском. Напиши все то же самое член Союза композиторов Пупкин, никто бы и ухом не повел. Даже если бы исполнили. Да ведь собирательный Пупкин уже много такого понаписал, и где оно все?

Нет, тут другое. Тут не Союз композиторов. Всё взаправду. Раз священник, значит, общается с Кем надо. Уж он-то нам расскажет. Не соврет, отсебятины не нагородит, как на духу передаст. Ибо рубит в незримом.

Пир духа must go on Предрассудок? Ну да, это как с писателями. Кто описывал пережитое им самим, тому мы и верим. Врачам Чехову, Булгакову, Вересаеву, Селину. Таксисту Газданову. Шпионам Ле Карре, Грину, Берджессу. Гомопроходцам Берроузу, Жене, Гийота. Да и про войну писали в основном те, кто на ней был. Или вот была в советское время такая практика: писатель получал соцзаказ на роман про, допустим, сталеваров и вместе с ним — командировку в сталелитейный цех для работы с натуры. (Композиторов, бывало, тоже посылали в национально колоритные места СССР, чтобы они их музыкально познали и прославили. А вот Кафка считал, что писатель должен сидеть дома за столом, и все к нему придет само.)

Как не поверить Прусту насчет французского высшего общества 1880-х! Как не поверить Джойсу насчет Дублина, хотя он-то как раз не ограничился тем, что родился там и вырос, а свернул горы справочной литературы. Но разве Пруст — это «про аристократию», Джойс — «про Дублин», Жене — «про педиков»? Конечно, нет. Это только среднесоветские писатели — «про сталеваров».

А тут, значит, «про духовность»?

Хороший текст существует в нашем сознании как реальность. Нас не волнует, было ли это на самом деле. Нет вообще такого вопроса. Есть тело текста, и мы его жрем — простите, причащаемся. Сходство с натурой уже второй вопрос. Неловко объяснять такие банальности. Но когда речь заходит о музыке, ясные истины, данные литературой, почему-то расплываются.

Есть духовная реальность. В нее можно только верить — во что веришь, то и увидишь. И поверишь еще крепче. Где здесь место музыки? Она свидетельство? Доказательство? Иллюстрация? Короче: зачем еп. Илариону понадобился г-н Алфеев, зачем профессиональный священник прибегает к услугам самодеятельного композитора?

Автор наверняка считает, что верующий и музыкант в нем суть одно. Их, однако, разделяют по меньшей мере сами «Страсти»: повествование это — обычная псалмодия дьякона, и совсем другое дело — арии и хоры с участием оркестра. Но не стану лишний раз пинать г-на Алфеева; скажу только, что невозможно быть немножко композитором. Это все равно что быть немножко священником.

Например, иеромонах Роман берет гитару и записывает альбомы песнопений, но не претендует даже на бардовский статус; сумма его профнавыков минимальна, так что музыкант не отслаивается от божьего человека. Или литовский композитор Виктор Миниотас (жж-юзер ne_mov): оставив у себя в прошлом светскую музыку, он сочиняет скромные, но насыщенные богослужебные песнопения и сам разучивает их со своим приходом. А еп. Иларион позволяет себе крупные — я бы сказал, представительского класса — состав и форму. С такими накладными выразительными средствами за веру не спрячешься, надо отвечать и по профстатье.

Думаю, что «Страсти» понадобились еп. Илариону, чтобы, призаняв авторитета у музыки, надежнее освятить свою веру, дать ее символ. Ведь всякая вера стремится сгуститься в образ. (Как капитал по Ги Дебору.)

Слово становится плотью. Или, что типологически то же самое, музыкой. Которая не способна выражать духовность, а способна только быть ею, то есть так же сгуститься в образ. Но бытие музыки совершается трудно, через сверхусилие композитора, поддержанное всем его профессиональным аппаратом. Или не совершается — продукция еп. Илариона не способна вместить Слово. И это вовсе не тот случай, когда мыслям тесно, а нотам просторно, как, скажем, в «Страстях по Иоанну» Пярта, где есть жесточайшая дисциплина, редукция, возгонка материала и интонации в новое качество.

Музыка по-прежнему уступает одной любви; приятно видеть, как это косвенно признает даже автор свежих «Страстей» самим фактом их написания. Неприятно, что он настаивает: нечего у меня понимать, надо мне верить. Причем на Слово, не на музыку. Тогда зачем писал-то? Сан как индульгенция — это, что ли, традиционные ценности? Я епископ — ты дурак?

Алфеевские «Страсти» не просто пустышка. Это ядовитая клерикальная подмена. И ее пышный вброс в мир ясно показывает, как вздувается инфляционный пузырь госправославия.

Какая же это неавторская музыка? Очень даже авторская. Просто автор коллективный. И он веками лезет не в свое дело. Когда я слышу подлинное, я верю и верую. Когда духозаменитель — не верю и не верую.

Борис Филановский, композитор,

редактор отдела культуры

«Коммерсантъ Weekend»–СПб

Источник