«Пути русского богословия» протоиерея Георгия Флоровского: непревзойденный памятник русской историко-церковной мысли

Протоиерей Георгий Флоровский

Часть 1

Книга о. Георгия «Пути русского богословия» является непревзойденной. В предисловии к ней известный зарубежный православный автор о. Иоанн Мейендорф писал, что с рядом выводов в этой книге можно не соглашаться, но нельзя просто их отбросить за ненужностью. Это касается, в частности, его оценки Раскола середины XVII века и оценки малороссийского влияния на нашу церковную жизнь. На Украине можно было услышать: «У нас было Магдебургское право, у нас была Академия, а вы там на севере, на северо-востоке невежды». Но что такое Киево-Могилянская Академия? Это чисто западный продукт, где царила схоластика, где святоотеческое наследие было в небрежении.

Митрополит Владимир (Сабодан) писал, что на Руси, до появления Духовных школ, Славяно-греко-латинской Академии в 80-х годах XVII века, богословием было богослужение, икона, архитектура (богословие в камне), иконопись (богословие в красках). О. Георгий проанализировал за три с половиной века всю нашу религиозную богословскую мысль, и пришел к выводу, что в послераскольный период можно назвать лишь одного более-менее удачного мыслителя в религиозной сфере, и то с некоторыми оговорками – Алексея Степановича Хомякова. Единственный мирянин-богослов и религиозный философ, который наряду с епископом Игнатием (Брянчаниновым) является высочайшим авторитетом для профессора А.И. Осипова, как и старец Никон (Воробьев). И особенно он выделяет митрополита Филарета (Дроздова), мощи которого находятся в храме Христа Спасителя. Будучи в храме прп. Саввы Освященнаго в Люблино, я видел его фотографию с нимбом, там его скуфья под стеклом и богослужебная книга. В этом храме резные киоты, большие Царские врата. Рядом строится огромный деревянный храм святых апостолов Петра и Павла. И еще на территории две часовни – получается целый комплекс.

Книга о. Георгия называется «Пути русского богословия». А вот известный философ Николай Бердяев говорил, что скорее эту книгу надо назвать «Безпутие русского богословия». Критерием оценки у Флоровского была верность святоотеческому византийскому наследию. Об отдельных мыслителях он писал: «Ни ума, ни таланта». Флоровский был активным участником экуменического движения, занимал там консервативную позицию, отстаивал святоотеческое наследие.

Еще в начале прошлого века, такие профессора, как Евгений Голубинский, утверждали, что Древняя Русь — это темнота, невежество. Теперь это курьезно звучит, по словам Мейендорфа и самого Флоровского: «Даже и не остро». То есть это уже вчерашний день. На самом деле, и берестяные грамоты это подтверждают, у нас был высокий уровень книжности, грамотности и образованности в допетровский период.

Анализирует в этой книге Флоровский спор иосифлян и заволжских старцев. Первые, сторонники Иосифа Волоцкого, говорили о необходимости для монастырей социального служения и благотворительности с их стороны. Заволжские старцы, прежде всего, Нил Сорский, говорили, что монашество должно быть уединенно, что монахи должны питаться трудами рук своих, что не надо никаких земель, крестьян — это все отвлекает. Сейчас некоторые наши патриоты говорят: «Ни-ни, ни слова критики в адрес ни одного царя – то ли Петра I, то ли кого-то еще — это грех против помазанника Божьего». Прп. Иосиф Волоцкий различает праведных и неправедных царей. Неправедному вовсе не подобает повиноваться: «Он, в сущности, даже и не царь. Таковой царь не Божий слуга, а дьявол. И не царь, а мучитель».

О многом пишет Флоровский: о преподобном Максиме Греке, о нашей иконописи, о Малороссии. Киевского митрополита Петра Могилу (это, по сути, малороссийский Никон) он называет «убежденным западником». Его исповедание составлено по латинским книгам, латинским схемам. О митрополите Димитрии Ростовском (+1708 г.) говорит, что тот не вполне разбирался в великорусских церковных реалиях второй половины XVII века. Для него все, что связано с Расколом — это продукт народного невежества. Об этом он много пишет в своей книге «Розыск о брынской вере» (речь идет о брянских лесах, где было много старообрядцев). Митрополит Димитрий был человеком западноевропейской учености, во многом испытавший и латинское влияние.

Особенно много и интересно для нас говорится в книге о. Георгия о личности патриарха Никона и его реформе. На этом я остановлюсь подробнее. Реформа была решена и продумана во дворце Царем Алексеем Михайловичем («Тишайшим»). Он мечтал о византийском престоле; наша идея «Москва – Третий Рим» стала наполняться имперским, великодержавным содержанием. Никон был привлечен к начатому делу, посвящен в разработанные планы. Однако именно он вложил всю страсть своей бурной и опрометчивой натуры в исполнение этих преобразовательных планов. Это была попытка огречить Русскую Церковь во всем, вплоть до мелочей, хотя каждая Поместная Церковь имеет свои особенности, свою специфику. Возьмите, например, Грузинскую Церковь, там даже скачки есть в память об умерших, и обильные трапезы устраиваются на могилах. Это отдает язычеством, но вот, есть такие особенности. Зачем же всех под одну гребенку? Мы руководствуемся правилом преподобного Викентия Лиринского: «В главном единство, во второстепенном свобода, во всем любовь». Да, греки наши учителя, но современные греки давно растеряли свой авторитет в делах веры. Еще Иоанн Грозный говорил, что у нас Апостольская Церковь, ее основал Андрей Первозванный в I веке. Флоровский утверждает, что у Никона не было даже простой житейской чуткости и осмотрительности. Его назвали крупным историческим деятелем, хотя он не был великим человеком. Был слишком резок, упрям. Он был деятелем, но не творцом. Хотя он был грекофилом по убеждениям, но греческий язык не знал, толком не учился и не выучил его. У него была, пишет Флоровский, почти болезненная склонность все переделывать и переоблачать по-гречески. Как у Петра впоследствии – все переделывать, переиначивать по-немецки и по-голландски, превращая Россию в большую Голландию. Их роднит с Петром эта странная легкость разрыва с прошлым. И как Петр слушал с полной доверчивостью своих европейских советников, так и Никон греков.

Греки были заинтересованы в том, чтобы их престиж и авторитет был высок в глазах русских. Это имело и меркантильную подоснову – они были под турецким игом, приезжали собирать милостыню, довольно богатую увозили – собольи шкуры, деньги и прочее в большом количестве. Поэтому им важно было подчеркнуть свой авторитет. А если разность в богослужении наблюдается, тогда надо на них ориентироваться, они наши учителя. При этом они дважды были под воздействием унии, пусть во многом формально – в 1274 году Лионская уния, а в большей степени Флорентийская (XV век, незадолго до падения Константинополя). Они были несколько столетий под турецким игом, у них уже многое деформировалось и выхолостилось. Когда в начале XX века старообрядческие епископы путешествовали по Востоку, они общались с Иеросалимским Патриархом. Он спросил: «Как вы находите наше богослужение? Слава Богу, хоть это сохранили, находясь под таким давлением (мы бы сейчас сказали «прессингом») в течение стольких столетий». Если сейчас продолжать следовать логике Никона – нужно перейти на новый стиль, нужно признать второбрачие, что сделал Варфоломей, быть полууниатом или полукатоликом, молиться вместе с папой Римским. Пока еще не причащаются, но вечерню вместе совершают и многое другое.

Мы были единственным свободным государством во вселенной, «поднебесной», как тогда говорили. Московское государство – свободная Православная Держава, где все в богослужебной сфере было законсервировано после Крещения при князе Владимире. Да, были канонизации, составлялись службы новопрославленным святым, был даже переход со Студийского на Иерусалимский устав, что не привело ни к каким потрясениям. Приверженность к внешним формам богопочитания – у русских это в крови.

Флоровский писал, что подражание современным грекам нисколько не возвращало потерянных традиций. Этого не было в той реформе – возвращения к отеческим основам, к византизму. Что же тогда двигало Никоном? Вообще, в чем смысл реформы? Целью реформы было привести нашу богослужебную практику в соответствие с современной на тот момент греческой и малороссийской.

Произошло воссоединение Украины с Россией – Никон особенно на этом настаивал. Хотя до этого неоднократно наши Земские Соборы отрицательно относились к ходатайству гетманов о принятии в подданство, это было чревато войной, что потом и случилось – в течение 13 лет была серьезная война с Польшей. Что еще подвигло к реформе, привлекло внимание реформаторов в современном им греческом и малороссийском богослужении? По словам о. Георгия, бо́льшая торжественность, праздничность, пышность, богатство. Вот с этой праздничной точки зрения он и проводил свою обрядовую реформу. Наше богослужение было более аскетичным, оно акцентировало внимание на словах, на то, что поется и читается. «Кудрявое» партесное пение может восхищать в чисто музыкальном плане, но при этом его словесное наполнение отходит на второй план, а ведь это самое главное, это важнее. Да, была строгая, умеренная праздничность и торжественность, но не такая пышность, которая затмевает содержательную сторону.

Флоровский прямо пишет, что Никон исправлял церковные книги не как декларировалось, по древним греческим, славянским харатейным книгам, а по современному печатному греческому служебнику. Греки, попав под турецкую неволю, не имели возможности печатать книги, у них не было своих типографий, книги они печатали на Западе. Естественно, что при этом что-то новое входило, что-то заимствовалось, что-то размывалось. Обычно за основу брали новопечатную греческую книгу. Главная острота никоновской реформы, по словам Флоровского, была в резком и огульном отрицании всего старорусского чина и обряда. Мало того, что внедрялось новое, но еще и объявлялось ложным, еретическим, почти нечестивым старое. Простите, а как же преподобные Сергий, Зосима, Савватий, Герман – они же по этим книгам спасались и, несомненно, крестились двуперстием. Именно это смутило и поранило народную совесть. Это было хулой на старые обряды у Никона, да еще с подсказки Восточных патриархов (Макарий Антиохийский особенно здесь отличился – первым произнес клятву на двуперстие). Решения и клятвы Большого Московского Собора 1666-1667 годов привели к окончательному водоразделу между ревнителями старины и сторонниками реформы. Клятвы на этом Соборе были внушены и изобретены греками. Из 30 епископов на Соборе было 15 иноземных, и вели они себя как судьи Русской Церкви, а поддакивали им такие сомнительные деятели, как Симеон Полоцкий. Вообще, среди активных проводников реформы были киевские ученые старцы, такие как, например, Сатановский (интересная фамилия), Славинецкий, Птицкий. Исследователи обнаружили, что сам текст этих клятв был составлен игуменом Афонского Иверского монастыря Дионисием, который много лет жил в Москве и который был проводником линии на возвышение греков.

Русские книги объявляются порченными и развращенными с каких времен? С тех пор, когда русские митрополиты больше не стали посвящаться в Константинополе – автокефалия Русской Церкви была провозглашена в 1448 году. Именно по Дионисию-греку и судил Большой Собор, и часто его словами. Современный исследователь Б.П. Кутузов, сравнивая старые и новые тексты с филологической и смысловой точек зрения, в 97% случаях отдает предпочтение старому варианту.

Так, например, в одном ирмосе поется, вспоминается, как Илия Пророк посрамил Вааловых жрецов, призвал Бога в помощь, и после его молитвы огонь сошел с небес и попалил жертву. Раньше пелось – «и огнем жертву попалил еси». А в новом тексте – «и жертву водою попалил еси». Получается абсурд. Примеров таких абсурдов немало приводится в книгах Кутузова.

Кроме Симеона Полоцкого, в прошлом униатского монаха, проявил себя в негативном плане греческий проходимец Паисий Лигарид (он был запрещен в служении или даже лишен сана). Этот авантюрист был орудием в руках Алексея Михайловича, он тоже приложил руку ко всей этой порче, которая случилась. Ключевский так говорил о Симеоне: «Западнорусский монах, выученный в латинской школе, был первым проводником западной науки, призванный в Москву». А что касается Лигарида, то Патриарх Константинопольский на запрос из Москвы о нем, так его характеризовал: «Я его православным не называю. Слышу от многих, что он папежник и лукавый человек». А между тем, на Большом Московском Соборе Лигарид сыграл решающую роль. Вот такие авантюристы были проводниками этой реформы.

Часть 2

Мы подошли к петровским преобразованиям. Я приобрел книгу в молитвенном доме протестантов (он почему-то называется «Евразийская семинария христиан веры евангельской»). В принципе, так пятидесятники себя именуют – христиане веры евангельской, а адвентистам они предоставляют одно из помещений. Книга называется «Империя протестантов». Первые страницы посвящены Петру I. По сути, это панегирик Петру, его реформам. Всем, всем, всем мы ему обязаны – армия, флот, различные реформы, вплоть до каких-то деталей, гербовой бумаги и прочее.

Мы знаем, что он отошел от традиций Московской Руси. Дал свободу для католиков, протестантов, они стали строить у нас свои молитвенные здания, что ранее не позволялось. Да, еще там, в коридорном помещении была «галерея реформаторов». Там можно было увидеть портреты Дюрера, Яна Каменского, Шопена и Баха и даже почему-то Даля. Даль был шведом по национальности (или датчанином, точнее), а именовал себя «казак луганский», родился в Лугане, нынешнем Луганске, на моей малой родине. Он всегда симпатизировал Православию, но крестился в конце жизни. А почему протестанты его присовокупили к реформаторам? Потому что у него есть книга «Бытописание», где содержится пересказ Пятикнижия для крестьян и описание крестьянского быта. Как бы привлекает в свете Писания. А еще я получил сборник стихотворений одного старообрядца, известного патриота, который перешел к старообрядцам, Рюрикова. Вообще-то он Юриков, но подписывается как Рюриков. И там он Петра не жалует. Говорит о подмене, что уехал человек ростом 1 м 75 см, а приехал обратно другой – ростом 2 м 4 см.

Подмена произошла, поэтому он так все западное насаждал. Более подробно о Петре у Флоровского. Как известно, при Петре было упразднено патриаршество, хотя, по каноническим правилам, в каждом народе должен быть первый епископ, без которого ничего не решается в церковных делах, равно как и он ничего не решает без согласия других епископов. Это произошло в 1721 году. Петр умер в 1725. После смерти Андриана патриарха у нас не было, был местоблюститель патриаршего престола митрополит Стефан Яворский. Также у нас был местоблюститель после смерти Патриарха Тихона в 1925 году аж до 1943 года, когда произошел Собор из восьми архиереев, которые избрали Патриархом митрополита Сергия (Страгородского), бывшего до того местоблюстителем. Флоровский пишет, что церковная реформа была не случайна в системе петровских преобразований, то есть она была одной из самых важных.

Патриаршество было упразднено на основании документа под названием «Регламент». Составитель – архиепископ Феофан (Прокопович) – выходец из Малороссии. Большинство архиереев в петровское время и при последующих правителях также были выходцами оттуда. В этом «Регламенте» нет ни одной ссылки ни на одно каноническое правило, ни на одно святоотеческое высказывание, а все под углом зрения государственной пользы. Такой прагматичный подход, что может быть опасность двоевластия, что это как бы ущемление прав императора и так далее. Флоровский пишет, что эта реформа в системе реформ была едва ли не самой последовательной и принципиальной. Он говорит, что это было во многом заимствование с Запада. Возникли консистории – учреждения при епископах по образцу консисторий протестантов. Он пишет, что это был резкий и властный поворот, скажем так, разрыв с тем, что было до того. Вместо патриаршего правления был учрежден Синод. Вначале была «духовная коллегия», потом все-таки предложили назвать «Синод», более по церковному. Обер-прокурором велено поставить «доброго офицера», который будет следить за ходом церковных дел. Если раньше великий князь и митрополит были в тесном единении, впоследствии царь и патриарх, была симфония между ними, то теперь появляется бюрократическая препона, когда напрямую уже не могли архиереи, и даже первый из них, Петербургский, обращаться к императору. Если коротко сказать, произошло обмирщение, как писали критики – отход от устремленности к вечным истинам, от приоритета духовного начала – к плотскому, наступила некая приземленность. Эти ассамблеи, на которых нужно было и женщинам участвовать, это спиртное, которое с тех времен мучает наш народ. У Петра была психология революционера. Он хотел, чтобы все обновилось и переменилось до неузнаваемости.

Именно с Петра начинается Великий и подлинный Русский Раскол. Как писали славянофилы, Раскол не только между правительством, высшим слоем и народом, и появление искусственного слоя интеллигенции, то есть нарушение цельности единения русского народа, но и Раскол между властью и Церковью. Происходит некая поляризация душевного бытия России. Русская душа раздваивается и как бы растягивается между двумя полюсами, церковным и мирским. Интеллигенция, представители высшего слоя, по-русски уже не говорили, им это было чуждо, они воспитывались на западноевропейских ценностях, западной философии. Вот почему преподобный Серафим говорил, что хотя бы пусть «Отче наш» трижды читают, утром и вечером, трижды «Богородице Дево» и один раз «Верую».

Не только от Церкви требуется повиновение и подчинение, по сути, происходит превращение ее в один из государственных департаментов; формируется выхолощенное понимание Церкви, ее надмирного характера. Она теперь в ряду других учреждений – ведомство православного исповедания. А духовенство, включая архиереев, превратилось в своеобразных чиновников этого ведомства. Конечно, это не прибавило Церкви авторитета. Петровская реформа означала сдвиг и даже надрыв в душевных глубинах. Государственная власть приобретает самодовлеющее значение. Если она раньше была для мирских дел, для управления ими, то теперь она уже как бы самодостаточна, уже не требует санкции со стороны Церкви, а только повиновения и подчинения. Более того, она стремится как бы вобрать, включить Церковь в себя. Государство отрицает независимость церковных прав и полномочий. Даже мысль о независимости, о свободной Церкви обозначается как «папизм».

Петр не склонен был к католицизму, больше к протестантизму. Государство утверждает самоё себя как единственный, безусловный и всеобъемлющий источник всех полномочий, всякого законодательства, всего и вся, все должно быть государственным. У Николая I просматривается стремление все регламентировать, заключить в параграфы и пункты всевозможных инструкций. У нас на приходе были случаи, когда некоторые отходили, увидев толстую папку инструкций. У Николая I все было расписано: форма мундиров, пуговиц, погон; все, что не в строю, не по линейке – под подозрением. Вот и представьте себе старообрядцев с их традициями, общинной жизнью, выборностью духовенства. Конечно, они не вписывались в эту модель, и поэтому при Николае I был всплеск гонений на них. Даже просто по факту того, что они не находятся в официальной Церкви. Все идут, дыша друг другу в затылок, а тут какой-то иноходец. Это, конечно, было нетерпимо.

У Церкви не остается никакого независимого круга дел, все дела государство считает своими, оно себя чувствует и считает абсолютом. Вот что понимается под полицейским государством. Конечно, порядок должен быть, но как я понял, на этом не нужно слишком акцентировать, не нужно слишком подчеркивать, чтобы это не вызывало обратную реакцию, критику внешних. Конечно, трудно представить себе русского человека, нашу широкую душу, зашоренную в такие правила. Конечно, неизбежно при таком подходе мог возникнуть конфликт между Церковью и государством. Например, мы это видим при Екатерине, когда произошла секуляризация, то есть отъем монастырских и церковных земель в государственную казну. 2/3 монастырей было упразднено, они были превращены в обычные приходы. Тогда выступил с критикой этого лишь один из архиереев – Арсений Мациевич, который был лишен сана и даже монашества, посажен в каземат с вывеской при входе «Андрей – враль». Андрей, это было его гражданское имя, мирское. Да, еще один важный момент: на духовенство возлагается государственное тягло, множество поручений и обязательств – регистрации и прочее. Конечно, это все отвлекало от главного служения духовенства, как, впрочем, и монашествующих. Профессор Осипов особенно по этому поводу выражается критически. Духовенство обращается в своеобразный служилый класс, от него требуют так, и только так о себе думать. Никакой творческой инициативы для Церкви не предполагается. Да, мы знаем, что в древности императоры созывали Соборы, и у нас только с соизволения Его императорского величества, допустим, нового архиерея могли поставить.

В начале XX века стали будировать вопрос о созыве Собора, но тогда была неподходящая для этого обстановка – первая русская революция. И поэтому император с подачи Победоносцева наложил резолюцию, в которой говорилось, что он считает, по праву византийских императоров, что нужно отложить в это неблагоприятное время созыв Собора, а только начать подготовку. В принципе, разумно, но характерно, что такая была реакция. Еще что касается Регламента. По словам Флоровского, это, по сути, программа русской реформации. Собственно Реформация, как таковая, прошла на Западе 500 лет назад. В 1517 году католический монах Мартин Лютер написал 95 тезисов, в основном против индульгенций. По одной версии, послал по почте епископу, и так как никакой реакции не было, он опубликовал ее широко. По другой версии – прибил к дверям храма в Виттенберге.

По словам Флоровского, Регламент, упразднявший патриаршество, был общим делом упомянутого Феофана Прокоповича и самого Петра. В лице Феофана Петр нашел понятливого исполнителя и истолкователя своих пожеланий и мыслей. Не только услужливого, но и угодливого. Феофан умел схватывать, угадывать и договаривать не до конца додуманное Петром. Конечно, это был талант.

Петр впервые увидел его в Киеве после Полтавской победы, он тогда произнес приветственную речь Царю, и тем обратил на себя внимание. Петр пригласил его в Москву. По сути и по форме это даже не Регламент, а некое рассуждение. Как пишет Флоровский, это более объяснительная записка к закону, нежели сам закон, что вообще было характерно для петровского времени, когда законы подавались как некие идеологические манифесты, идеологические программы. Даже больше напоминает политический памфлет, в нем больше обличений и критики, чем прямых и положительных постановлений. То есть это даже больше, чем закон, это некий Манифест, некая Декларация новой жизни: «А теперь будем жить по-другому. Что, всенощная шесть часов? Нет, давайте на ассамблею с песнями и плясками, где вино рекой, а это все мракобесие». Даже сатира в Регламенте проскальзывает.

Стали требовать от епископов подписаться под этим Регламентом, чтобы выявлялась политическая благонадежность, покорность. То есть новую программу жизни было предложено подписать. Тем самым признать новый порядок жизни, новый порядок вещей, новое мировоззрение. Естественно, что было давление, репрессии. Не случайно Пушкин писал, что некоторые петровские указы были писаны кнутом. В Регламенте много желчи, это книга злобная, в ней слишком много брезгливости и презрения, отвращения. По своим взглядам Феофан был протестантствующим епископом. Он не отличался высокой нравственностью. Я уже рассказывал, как однажды Петр нагрянул к нему домой, а у него попойка шла. Феофан не растерялся и вышел с бокалом вина навстречу вошедшему Петру со словами: «Се жених грядет в полунощи». Феофан учился на Западе. Даже у митрополита Димитрия Ростовского, я уже приводил мнение Флоровского о том, что ему, как человеку западного образования, были не очень понятны реалии церковной жизни в Московском государстве в связи с расколом. Раскол был для него проявлением невежества, безграмотности, не более того.

Был тогда настойчивый порыв, болезненная страсть – порвать с прошлым. Не только отвалить от старого берега, но и сломать берег за собой, чтобы никто не вздумал вернуться. Это напоминает заградительные отряды, когда пошел в атаку, отступил назад и попал под дружественный огонь. Так и здесь – болезненная страсть порвать с прошлым, все сделать по протестантскому образцу. И Петр был человек этого реформированного мира, хотя некоторые обычаи он сохранял, привычки московской старины. Впечатление Флоровского – это было нескромное и нечистое прикосновение к святыне. Флоровский пишет: «Есть что-то демоническое во всей обстановке петровской эпохи». На что ссылается Феофан? Синедрион, ареопаг, другие коллегии, то бишь как бы министерства, которые были учреждены Петром. То есть все было под углом зрения государственной пользы. Любимая тема Феофана – возвеличение царской власти и доказательство ее безпредельности, особенно это видно в его книге «Правда воли монаршей».

Мы знаем, что прп. Иосиф Волоцкий писал в «Просветителе», что могут быть самодержцы и не благочестивые, которым не подобает повиновение. И такое может быть. Эта реформация была внешним насилием. Она заставила церковное тело сжаться, но не нашла симпатического отзвука в глубинах церковного сознания, хотя Синод был признан братом во Христе другими восточными патриархами. Русская Церковь была как бы глубоко встревожена, потрясена этой реформацией. Попечение на словах о Церкви оборачивалось откровенным и мучительным гонением под предлогом государственной безопасности и борьбы с суевериями. И никогда эта реформа не была церковным сознанием, церковной волей принята, она была внешне навязана. Конечно, были протесты. Можно представить себе, как было протестовать в то время.

Не так давно нескольким нашим священнослужителям болгарские власти без всяких объяснений в 24 часа приказали уехать, иначе на три месяца посадят. То есть было внешнее давление. Были протесты, что требовало большого мужества и смелости, тем более, если эти протесты были в письменном виде. Устно можно что-то сказать, но письменно написать, это уж извините, тем более подпись поставить. У нас в крови боязнь этого. Конечно, была ревность о вере, когда протестовали не просто из-за пристрастия к старине. Многие принимали политическую реформу Петра, его реформы, но в этом плане они были по-другому настроены. Например, даже Стефан Яворский, первый среди архиереев, он тоже воспевал подвиги, победы Петра, в то же время обличал несправедливые вторжения мирских властей в церковные дела и нарушение Петром церковного Устава. Еще в большей степени мы видим это у святителя Митрофана Воронежского. Когда однажды Петр пригласил его в новый дворец, он отказался, потому что там были статуи языческих богов. Репрессий от Петра не было. Когда Святитель умер, то Петр участвовал в несении его гроба и говорил: «Больше не будет у меня такого святого старца», который его активно поддерживал в его действиях, реформах, в частности, в строительстве флота.

Стефан считал, что по должности обязан печаловаться и обличать, а не только быть служилым человеком. Конечно, ему была чужда московская старина, особенно, для Малороссии, Украины чуждо это явление – древлее благочестие. Шевченко, будучи в солдатах в Семипалатинске, столкнувшись с тамошними старообрядцами, очень негативно о них отзывался. Шевченко в Питере ходил по кабакам и по притонам, писал богохульные стихи. Естественно, как он будет относиться к старообрядцам, что от него можно ожидать. Стефан противился, спорил и с Петром, и с Феофаном. Да, он был за реформу, не за старину, тем не менее, он был за Церковь, против реформации, и он был не один. Мы знаем, что была оппозиция церковная по отношению к петровским реформам, были репрессии в отношении их. Еще больше репрессий было при Анне Иоанновне, которая правила с 1730 по 1740 год.

Каждый член Синода, вступая в должность, должен был приносить присягу, в которой он исповедовал Монарха Всероссийского и Государя Всемилостивейшего «крайним судией Духовной коллегии». Только в 1901 году это было отменено. Все в решениях Синода было по указу Его Императорского Величества. Это называется цезарепапизм, когда государство довлеет над Церковью. Повторяю – церковное сознание и совесть этого никогда искренне не признавали. Да, конечно, мистическая полнота Церкви не была повреждена, но начинается вавилонское пленение Русской Церкви. И с этого времени духовенство в России становится запуганным сословием, вплоть до порки на конюшнях. Было одно время, когда сельское духовенство подвергалось такой экзекуции. Но как обычно бывает, когда гайки закручивают? В советское время диссиденты появляются. А в данном случае – внутренняя пустыня. Внешне придавленный государством, во внутреннюю пустыню уходит человек, замыкается в себе, как у нас представители интеллигенции в 70-е, 80-е становились дворниками, только бы не быть в системе. Но и внутренняя пустыня не дозволялась, и сюда пыталось государство вклиниться и тоже подвести всех к одному знаменателю. Так и шла жизнь через административный приказ и внутренний испуг.

Игумен Кирилл (Сахаров)

Продолжение следует