К пониманию социализма

Все «левые» течения и соответствующая практика – проявление древней тяги к смерти

Сегодняшняя популярность левых идей в известной части российских и мировых «элит», а также, к сожалению, и народа вынуждает обратиться к тем классическим работам, в которых социализм, коммунизм подвергнуты строгому и объективному научному анализу, авторы которых стремятся не обличать или заниматься апологетикой, а спокойно и вдумчиво изучать явление. К числу таких работ, бесспорно, относится книга Игоря Шафаревича «Социализм как явление мировой истории». Предлагаем читателю краткое резюме и наши размышления по поводу этой книги, главных достижений ее автора, для своего времени достаточно революционных.

Одно из таких бесспорных его достижений – это доказанная на длинном ряде примеров констатация того, что социалистическое общество, построенное в свое время в СССР, отнюдь не уникально. Такие общества были известны с глубокой древности. Второе – это выявление неких общих фундаментальных черт во всех попытках реализовать социалистические идеи, от древности до наших дней. Так, эпоха «военного коммунизма» в первые годы власти большевиков или сопоставимый с нею режим Пол Пота в Камбодже существенно отличались от сравнительно мягкого хрущевско-брежневского извода социализма эпохи позднего СССР. И при этом обладали некими общими фундаментальными чертами. Что же это за черты?

«Мне представляется, - пишет автор, - что этим общим является идеал… общества, построенного по принципу гигантской машины. Машина должна управляться некоторой центральной инстанцией, а для этого люди – беспрекословно следовать поступающим из центра сигналам». Такого добиться необычайно трудно, говорит Шафаревич, поскольку для этого человек должен полностью отказаться от своей индивидуальности, подавить ее в себе, а на это в полной мере практически никто не способен. Человек, полностью отказавшийся от своей личности, от свободной и богоподобной души, существовать не может. Таким образом, констатирует автор, социалистическое учение основано на таком идеале, полное осуществление которого привело бы к гибели всего человечества, прекращению его земного существования. «И в момент крайнего духовного напряжения, в роковые минуты борьбы такая возможность действительно ощущается. И, как ни странно, оказывается притягательной, чувство грядущей гибели создает подъем духовных сил».

Устремление к смерти, можно сказать, увлечение ею всех, кто погружен в революционную стихию, автор демонстрирует рядом примеров из советской литературы раннего периода. Например, из творчества Андрея Платонова: «Ненависть – душа революции». Сначала, говорит Платонов, человек «подвергает гневу и уничтожению Бога, царей и богатых… за ними подвернется истреблению от человеческой руки природа». (Что понятно, поскольку машина и природа, взятые в своем пределе, несовместимы). Или Сергея Есенина (чье увлечение революцией было, правда, недолгим): «Ради вселенского // Братства людей // Радуюсь песней // Я смерти твоей».

Привлекательность для конкретных людей такой, по сути, суицидальной программы тотального уничтожения жизненной органики, по мнению автора, весьма своеобразно объясняется в уникальном документе – т. н. «рассказе Пятакова». После 1917 года он был одним из ведущих деятелей партии, однако в сталинские годы, как внутрипартийный оппозиционер, исключен из нее и в дальнейшем подвергся уже прямым репрессиям. Будучи во Франции, он говорил своему старому другу Валентинову, что большевизм содержит идею претворения в жизнь того, что в принципе считается невозможным и неосуществимым. Для этого большевик, по словам Пятакова, должен применить насилие прежде всего к самому себе, и, если партия прикажет считать белое черным и наоборот, нужно этому искренне подчиниться. Поскольку быть вне партии – еще хуже. Именно подобная психология, а отнюдь не только пытки в НКВД, и лежала в основе самооговоров и лжесвидетельств некоторых старых большевиков на процессах 1930-х годов.

Среди фундаментальных черт, свойственных абсолютно всем социалистическим течениям (часто, на первый взгляд, не похожим друг на друга) во все эпохи и у всех народов, Шафаревич выделяет:

1. Упразднение частной собственности;

2. Разрушение семьи, традиционных семейных отношений;

3. Самое главное, ключевое – уничтожение религии, тотальную войну с ней;

4. И, наконец – равенство, уничтожение иерархии в обществе, вплоть до отрицания необходимости для каждого индивидуального жилища.

Итак, говорит Шафаревич, «социализм выступает перед нами не как чисто экономическая концепция (к чему его сводят порой некоторые современные апологеты – В.С.), но как несравненно более широкая система взглядов, охватывающая почти все стороны существования человечества».

Отличие социализма от всех остальных экономических укладов, которые в марксизме называются «формациями», заключается в том, что в нем доминирует как раз идеология, а не те или иные экономические модели. «Только из идеологии вытекает не объяснимая ни экономическими, ни политическими причинами ненависть социалистических государств к религии. Как некоторый родовой признак, она проявляется во всех них, хотя и не одинаково ярко: от почти символического конфликта итальянского фашистского государства с Ватиканом до полного запрета религии в Албании и провозглашения ее “первым в мире атеистическим государством”… Борьба с религией была для марксизма отправной точкой и необходимым элементом социального преобразования мира. В статье “К критике философии права Гегеля” Маркс говорит: “…критика религии есть предположение всякой другой критики”. “Очевидным доказательством радикализма для немецкой теории, стало быть, и для ее практической энергии, есть ее отправление от решительного устранения религии”».

Именно «из воинствующего атеизма, являющегося центральным мотивом деятельности Маркса», вытекали его «исторические и социальные концепции: игнорирование личности и индивидуальности в историческом процессе, материалистическое понимание истории, социализм». Об этом хорошо рассуждает С.Н. Булгаков в своей известной работе «Карл Маркс как религиозный тип». Понимание Булгакова полностью подтверждается посмертно опубликованными подготовительными материалами Маркса к его книге «Святое Семейство», где основоположник марксизма рассматривает социализм в первую очередь как высшую ступень атеизма.

Другой указанной выше ключевой чертой социалистических учений является отрицание традиционных семейных отношений, чему уделено, на первый взгляд, непропорционально много места, в частности, в «Манифесте коммунистической партии». «Всякий, кто непредвзято перечитает “Коммунистический манифест”, - пишет Шафаревич, - удивится: как много места там отведено уничтожению семьи, воспитанию детей в отрыве от родителей в государственных учебных заведениях, общности жен. Споря со своими противниками, авторы нигде от этих положений не отступаются, но доказывают, что они выше тех принципов, на которых строится современное им буржуазное общество. Неизвестно и об отказе их от этих взглядов в последующем».

Могут упрекнуть Шафаревича в предвзятости, поскольку «Коммунистический манифест» действительно предлагает на эту тему довольно двусмысленные формулировки. Даже «основоположники» в своем программном документе стеснялись слишком откровенно педалировать данную тему. Однако то, что в «Манифесте» было представлено в достаточно приглаженном виде, со всей откровенностью изложено в других работах «классиков», прежде всего в капитальном труде Ф.Энгельса «Происхождение семьи, частной собственности и государства». И он и К. Маркс, с одной стороны говорят, что они-то как раз сторонники подлинной моногамии, поскольку буржуазная моногамия, основанная на экономической зависимости женщины, есть лицемерие, прикрывающее адюльтер и проституцию. Однако, с другой стороны, говоря о целях и задачах компартии, Энгельс в упомянутой работе вполне откровенно пишет, что в чаемом обществе будущего «от моногамии безусловно отпадут те характерные черты, которые ей навязаны ее возникновением из отношений собственности, а именно, во-первых, господство мужчины и во-вторых, нерасторжимость брака». Подчеркнуто отрицая религиозный (то есть, по преимуществу христианский) подход к проблеме, Энгельс пишет: «Если нравственным является только брак, основанный на любви, то он и остается таковым только пока любовь продолжает существовать. Но длительность чувства индивидуальной половой любви весьма различна у разных индивидов, в особенности, у мужчин, и раз оно совершенно иссякло или вытеснено новой страстной любовью, то развод становится благодеянием как для обеих сторон, так и для общества. Надо только избавить людей от необходимости брести через ненужную грязь бракоразводного процесса». (К. Маркс и Ф. Энгельс. Полное собрание сочинений. М.: Государственное издательство политической литературы, 1961. Т. 21. С. 84). Понятно, что принципиальным для «классиков» было «общественное воспитание детей», то есть лишение семьи права на «своих» детей, рожденных в законном браке. (Об этом прямо говорится в «Коммунистическом манифесте»). Тем более, что и само понятие «законного» брака, то есть основанного на религиозных или хотя бы гражданских моральных нормах, ими упразднялось.

Ничем иным, кроме как откровенной пропагандой «free love», то есть, попросту говоря, узаконенного разврата, вышеизложенное признать невозможно. Обличая проституцию, как форму экономической эксплуатации, «классики», стремясь «раскрепостить личность», скатывались, по сути, к апологии беспорядочных сексуальных отношений, как бы это ни называлось. А поскольку понятие греха они, в силу своего воинствующего атеизма, отрицали, то попытка воплотить марксистскую утопию на практике и приводила к эксцессам, подобным движению «долой стыд!» в советской России начала 1920-х годов или коллонтаевской «теории стакана воды». Так что Игорь Шафаревич и здесь смотрел в корень.

И, кстати говоря, в свете вышеизложенного сегодняшние попытки некоторых левых движений России противостоять современным ювенальным технологиям, внедряемым к нам с Запада (попытки, которые сами по себе можно лишь приветствовать) выглядят довольно двусмысленно. Именно в марксизме впервые столь откровенно проговорены идеологические основы ювенальщины, о чем следовало бы всегда помнить!

Владимир Семенко