Ничего нового

На фото: Виржини Эфира в роли Бенедетты Карлини

Итак, после активных протестов православной и просто культурной общественности Министерство культуры России отказало в выдаче прокатного удостоверения фильму нидерландского и американского режиссера Пола Верховена «Святая дева» (в несостоявшемся российском прокате «Искушение»).

Отмечая этот отрадный факт, хотелось бы все же вкратце прокомментировать сам феномен, с которым нам в данном случае пришлось столкнуться и которому пришлось противодействовать. В нашей православно-патриотической среде бытует мнение, что перед нами просто злобное кощунство и ничего больше и что абсолютно неважно, на католической почве происходит действие или на православной. Главное – то, что авторы глумятся над главными христианскими святынями – над Христом и Божией Матерью.

Что касается моральной оценки нового творения автора «Основного инстинкта», то с ней спорить, разумеется, не приходится. Но с тем, что имеет место наша общая с католиками беда, согласиться никак не возможно. Ибо и это и другие аналогичные явления современной постхристианской культуры – глубоко логичный, закономерный продукт западного христианства во главе с папством, отнюдь не вчера вступившего на путь апостасии.

Как известно, в основу фильма положена история католической монахини Бенедетты Карлини,жившей в Италии в XVII веке, которая стала героиней книги некой Джудит Браун, «специалиста по эпохе Ренессанса». Именно книга Д.Браун, вышедшая в 1986 году, сделала Бенедетту своего рода знаменитостью. Биографическая справка указывает, что эта книга, в которой автор, основываясь на неких флорентийских источниках того времени, выдвинула гипотезу о лесбиянских наклонностях и соответствующей связи своей героини, вызвала «бурю негодования в Ватикане». Последнее представляется нам несколько странным, будучи ярким примером весьма яркого и показательного лицемерия, и вот почему.

Была ли Бенедетта на самом деле лесбиянкой – дело темное. Такие истории тогда порой случались. В целом нравы эпохи Ренессанса, в частности в той же Италии, были настолько далеки от христианских идеалов, что когда А.Ф. Лосев лишь мельком коснулся их в своей знаменитой монографии «Эстетика Возрождения», это вызвало небывалый скандал в среде советских исследователей, привыкших идеализировать Ренессанс и противопоставлять его «средневековому мракобесию» (то есть, по сути – власти Церкви). Однако другие детали ее биографии, приведенные в книге Д. Браун (которая является все же профессором и доктором наук, а не беллетристом и умеет работать с источниками), вполне типичны для целого ряда католических «святых» и отличаются от их жизнеописаний, пожалуй, лишь некоторой излишней гипертрофией, так сказать, ключевых деталей.

Суд инквизиции, в частности, вменял Бенедетте Карлини то, что она, будучи уже настоятельницей, якобы (как говорилось в поступившем на нее доносе) провела в стенах своего монастыря некий обряд бракосочетания, в котором выступила в роли невесты самого Иисуса. При этом «Бенедетта говорила голосом Христа, она возвещала о своём грядущем величии и призывала монахинь, называя себя их Императрицей, к безоговорочному подчинению». Является ли такое восприятие духовных реалий чем-то исключительным и заведомо преступным в католической традиции? Любой, знакомый с темой не понаслышке, хорошо знает, что нет. Ибо эротическое, вполне плотское вожделение ко Христу – вполне обычное дело в истории католической «святости». Достаточно привести хотя бы некоторые детали из жизнеописания «блаженной» Анджелы, одной из самых почитаемых «святых» у папистов. Дух Святой является ей и нашептывает такие слова: «Дочь Моя сладостная Мне, дочь Моя, храм Мой, дочь Моя, услаждение Мое, люби Меня, ибо очень люблю Я тебя, много больше, чем ты любишь Меня»[i]. Святая находится в сладкой истоме, не может найти себе места от любовных томлений. Крест Христов представляется ей брачным ложем. Она сама через это входит в Бога: «И виделось мне, что нахожусь я в середине Троицы...» Анджела просит Христа показать ей хоть одну часть тела, распятого на Кресте, и Он показывает ей свою... шею. «Тотчас же прежняя печаль моя превратилась в такую радость и столь отличную от других радостей, что ничего и не видела и не чувствовала, кроме этого. Красота же шеи Его была такова, что невыразимо это. И тогда уразумела я, что красота эта исходит от Божественности Его. Он же не являл мне ничего, кроме шеи этой, божественной и сладчайшей. И не умею сравнить этой красоты с чем-нибудь, ни с каким-нибудь существующим в мире светом, а только со светом тела Христова, которое вижу я иногда, когда возносят его»[ii]. И т.д. Она не менее страстно, чем на шею Христа, взирает на Крест Христов, на Его раны и на отдельные члены тела. Не чужда она, как и многие западные подвижники, и стигматизации, то есть насильственного вызывания на своем теле кровавых пятен. В довершение всего Христос обнимает Анджелу рукою, которая пригвождена была ко Кресту. «Иногда от теснейшего этого объятия кажется душе, что входит она в бок Христов. И ту радость, которую приемлет она там, и озарение рассказать невозможно. Ведь так они велики, что иногда не могла я стоять на ногах, но лежала и отымался у меня язык... И лежала я, и отнялись у меня язык и члены тела»[iii]. Вполне в том же русле развивался мистический опыт и Терезы Авильской, которую суд инквизиции провозгласил доктором богословия, тем засвидетельствовав, что ее опыт относится к самой мистической сердцевине в традиции западного «христианства».

Комментируя красноречивый рассказ Анджелы о своем мистическом опыте, наряду с другими примерами подобного рода, Лосев вполне очевидным образом замечает, что ни с какой святостью это все ничего общего не имеет, а с православной точки зрения, достойно лишь анафемы. («Весь этот бедлам эротомании, бесовской гордости и сатанизма – можно, конечно, только анафематствовать»).

Таким образом, Бенедетта просто «зарвалась», решив, так сказать, «узаконить» свое духовно-эротическое прелюбодеяние со злым духом в образе Христа с помощью обряда «бракосочетания». Вполне католический вообще-то мотив…

Профессор религиоведения из Университета Пенсильвании Энн Маттер, которая вступила в полемику с Джудит Браун, настаивает на том, что упомянутые во флорентийских документах сцены соблазнения Бенедеттой сестры Бартоломеи есть не что иное, как оговор последней. Сношения же с духом, которого Карлини называла Сплендителло, что в переводе с итальянского может быть переведено как Сверкающий, или Великолепный, по мнению Маттер, также являются не фактом, а бредовыми фантазиями или, что более вероятно, признанием, которое монахиня дала под пытками.

Так это или нет, сказать с уверенностью, разумеется, невозможно. В любом случае очевидно, что имеют место разногласия между исследователями, а Верховен взял для своего фильма наиболее «кассовую» на сегодня версию с модной сейчас темой сексуальных перверсий. Однако для нас важно не это, а то, что сношение с бесом, принимающим обольстительный облик, предстающим в виде Ангела, а то и самого Христа – вполне «традиционно» для католической мистики, только в жизнеописаниях западных «святых», бывших несколько осторожнее Бенедетты в рассказах о своем опыте и не вступавших, в отличие от нее, в конфликты, так сказать, номенклатурного свойства, они трактуются в позитивном ключе. «Душу зовет Возлюбленный таким пронзительным свистом, что нельзя этого не услышать», - свидетельствует Тереза Авильская. Даже Д. Мережковский в книге «Испанские мистики» удивляется, как это «святая» не вспомнила в связи с этим про «свист древнего змия». «В этом несказанно-блаженном соединении души с Богом и тело немного участвует, – признается Тереза и тотчас прибавляет, чтобы не солгать себе и другим: – Нет, тело в этом очень много участвует»[iv]. «Чувствует себя душа упоительно раненой, но не знает кем (!), и начинает жаловаться, как влюбленная». Смерть кажется душе в такие минуты упоительным восторгом в объятиях Возлюбленного. «Я хотела бы растерзать сердце мое на части, – восклицает Тереза, – чтобы только сказать, как мука эта сладостна»[v].

Итог мистического опыта Терезы – «пронзение», когда некий «золотой ангел» пронзает ее внутренности своим копьем, от чего она испытывает неизъяснимое и мучительное наслаждение. Именно это однозначно прéлестное состояние, в котором правильная молитва подменена эротическим возбуждением, и было признано инквизиторами духовной вершиной католической традиции.

Странно, что никто до сих пор не удосужился сравнить эти откровения одной из самых известных и почитаемых папистами католических «святых» с текстом клипа 1989 года «Как молитва» («Like a prayer»), принесшего первую громкую славу современной «звезде» шоу-бизнеса, ставшей в итоге каббалисткой и откровенной сатанисткой – Луизе Веронике Чикконе («Мадонне»), получившей очень строгое католическое воспитание, в результате которого она сбежала из католического пансиона еще в несовершеннолетнем возрасте для того, чтобы стать танцовщицей в стриптиз-баре в Нью-Йорке. Как известно, основное содержание этого клипа – «любовь», точнее эротическое вожделение именно к Богу, ко Христу. Все остальное вполне можно признать просто орнаментом, вводящим в более современный контекст

Когда ты зовешь меня, это как маленькая молитва,

Я падаю на колени, я хочу взять тебя туда.

В полночь я ощущаю твою силу,

Только молитвой, ты знаешь, я возьму тебя сюда.

Я слышу твой голос, подобный песне ангела.

У меня нет выбора, я слышу твой голос,

Это как полёт.

Я закрываю свои глаза. О, Господи, мне кажется, я падаю,

С небес, я закрываю глаза.

Небеса, помогите мне!

И т.д. «Мадонна» сама написала эти стихи, отчасти использовав свои дневники, которые она вела в период пребывания в католическом колледже, выражая в них свои сокровенные переживания того времени.

На эту тему можно рассуждать еще долго, приводя и другие примеры. В качестве итога скажем, что, по нашему глубокому убеждению (основанному на знании источников, а также научной и богословской литературы), сегодняшние безобразия на тему эротики и «святости», которые православным сознанием однозначно воспринимаются как мерзкое кощунство, начались отнюдь не вчера, а являются своего рода итогом последовательного движения по пути апостасии самого западного христианства, сегодня выродившегося уже до своей полной противоположности. Диалектика – упрямая вещь!

Источник